«Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев
Алеха (голосом хриплым и павшим): Ура.
Витя, выпив, тоже оседает на койку, рядом с Алехой. Его начинает неудержимо рвать, рвать даже шахматными пешками и костяшками домино. Сотрясаясь рвотою, делает несколько конвульсивных движений ногами – падает на постель бездыханный. Гуревич и Прохоров загадочно смотрят друг на друга. Свет в палате – неизвестно почему – начинает меркнуть.
Стасик (встает с колен. Забегал в последний раз): Что с вами, люди? Кто первый и кто последний в очереди на Токтогульскую ГЭС? Отчего это безлюдно стало на Золотых пляжах Апшерона? Для кого я сажал цветы? Почему?.. Почему в 1970 году ЮНЕСКО не отметило две тысячи лет со дня кончины египетской царицы Клеопатры?!. (И снова замирает, на этот раз со склоненной головою и скрестивши руки на груди, а-ля Буонапарте в канун своего последнего Ватерлоо. И так остается до предстоящего через несколько минут вторжения медперсонала.)
Прохоров: Алеха!..
Алеха (тяжко дышит): Да… я тут…
Прохоров (тормошит): Алеха!
Алеха: Да… я тут… прощай, мама… твоя дочь Любка… уходит… в сырую землю… (запрокидывается и хрипит) мой пепел… разбросайте над Гангом… (Хрипы обрываются.)
Прохоров: Так что же это… Слушай, Гуревич, я видеть начинаю плохо… А тебе – ничего?.. (Уже исподлобья.)
Гуревич: Да видеть-то я вижу. Просто в палате потемнело. И дышать все тяжелее… Ты понимаешь: я сразу заметил, что мы хлещем чего-то не то…
Прохоров: Я тоже – почти сразу заметил… А ты, если сразу заметил, – почему не сказал? принуждал почему?..
Гуревич: Да кто же принуждал? Мне просто показалось…
Прохоров: Что тебе показалось?.. А когда уже передохла половина палаты, тебе все еще казалось?.. (Злобно.) Ум-мысел у тебя был. Уммысел. Вы же не можете… без ум-мысла…
Гуревич: Да, умысел был: разобщенных – сблизить. Злобствующих – умиротворить… приобщить их к маленькой радости… внести рассвет в сумерки этих душ, зарешеченных здесь до конца дней… Другого умысла – не было…
Прохоров: Врешь, ползучая тварь… Врешь… Я знаю, чего ты замыслил… Всех – на тот свет, всех – под корень… Я с самого начала тебя раскусил… Ренедекарт… Сссучара… (Пробует подняться с кровати и с растопыренными уже руками надвигается на спокойно сидящего Гуревича. Но уже не в силах – что-то отбрасывает его назад, в постель.) Сссученок…
Гуревич: Выражайся достойнее, староста… Что проку говорить теперь об этом? Поздно. Я уже после Вовиной смерти понял, что поздно. Оставалось только продолжать. Заметить-то я сразу заметил. А вот убедился – когда уже поздно…
Прохоров: Ты мне просто скажи – смертельную дозу… мы уже перевалили?..
Гуревич: По-моему, да. И давно уже.
Обмениваются взглядами, полными бездонного смысла. Продолжает темнеть.
Прохоров: Пиздец, значит… Ну, тогда… Там еще чуть-чуть плещется на дне… Ты слушай: прости, что я в сердцах на тебя нашипел… На тебе нет никакой вины… Налей, Гуревич, весь остаток – пополам. Ты готов?
Гуревич (совершенно спокойно): Готов. Но только здесь умирать – противонатурально. Меж крутых бережков – пожалуйста. Меж высоких хлебов – хоть сейчас… Но здесь!.. (Чокаются кружками. Дышат еще тяжелее прежнего.) И потом – мне предстоит вначале большое дело… один обещанный визит… (Прохоров, ухватившись за горло и сердце, – клонится и клонится к подушке.)
Гуревич (машинально продолжает долбить): Они там маевничают… У них шампанское льется со стерлядями… У них райская жизнь, у нас – самурайская… Они – бальные, мы – погребальные… Но мы люди дальнего следования… Сейчас мы встанем… Изверг естества… неужели с ней? Уже несколько часов – с ней?.. А я-то: о Кане Галилейской… «Гуревич, милый, все будет хорошо…» – так она сказала. Сейчас мы посмотрим, до какой степени все будет хорошо… Сейчас, сейчас… (Вскакивает и опять обрушивается на стул.)
За сценой – или изнутри стен – упадочническая песня Надежды Обуховой: «Ой, ты, ночка, ночка те-омная…» etc.
Гуревич: Ты звал меня на ужин, Мордоворот, так я – к завтраку… Чудотворная девка! Натали!.. Пока я тут сижу и приобретаю модальные оттенки, они в это время… Господи, не мучай… они в это время… (Роняет голову на тумбочку и вцепляется в волосы.)
Голос сверху (голос, в котором не столько императива, сколько насморочного металла): Владимир Сергеич! Владимир Сергеич! На работу, на работу, на работу, на хуй, на хуй, на хуй, на хуй…
Гуревич (подымает голову и глядит на птицу с недоумением безмерным): Боже милосердный! Это еще что? И я почти ничего не вижу… Библию мне и посох – и маленького поводыря… За малое даяние пойду по свету – благовестить. Теперь я знаю, что и о чем – благовестить…
Голос сверху: Влади-и-мир Сергеич! Владимир Сергеич! На работу, на работу, на работу (ускоренно), на хуй – на хуй – на хуй – на хуй…
Гуревич (с тяжким трудом приподымается со стула, вцепившись в тумбочку всей душою – только б не упасть, только б не упасть): Пока еще хоть немножко осталось зрения – я доберусь до тебя, я приду на завтрак… Ссскот… (Отрывается от тумбочки. Качнувшись, делает первый шаг, второй.) Ничего, я дойду. (Третий шаг. Четвертый. Спотыкаясь в темноте о труп контр-адмирала, – падает. Медленно, ухватившись за спинку чьей-то кровати, – встает.) Я дойду. Ощупью, ощупью, потихоньку. Все-таки дотянусь до этого горла… Ведь не может же быть, Натали, чтобы все так и оставалось. (Почти совсем темно. Пятый шаг. Шестой. Седьмой.) Боже, не дай до конца ослепнуть… Прежде исполнения возмездия. (И снова падает, рассекая голову о край следующей кровати. Две минуты беспомощных и трясущихся громких рыданий.) Дойду. Доползу… (Как ему это удается? – снова встает во весь рост. Руками обшаривая перед собою пространство, делает еще пять шагов – и он уже у дверного косяка.) Сейчас… чуть передохну – и по коридору, по стенке, по стенке…
Прохоров, до того лежавший спокойно, приподымает голову – и издает крик, всполошивший все палаты, всех спящих и неспящих медсестер и медбратьев в дальней ординаторской и в докторском кабинете. Так в этом мире не кричат. Взбудораженные, полусонные, поддавшие постовые, с Ранинсоном во главе, – по освещенному коридору приближаются к 3-й палате поступью Фортинбрасов. Первое, что им предстает, – едва дышащий Гуревич, уже совсем слепой, с синим и окровавленным лицом. Боренька-Мордоворот пинком отшвыривает его от входа в палату. Все врываются.
Ранинсон (перекрывая разноголосицу и гвалт): Срочно к телефону!! На центральный и в морг!!
Постовые медсестры (вразнобой): «А один-то! Один умер стоя! скрестивши руки!.. и до сих пор не падает, к стене привалился!» «Весь запас метилового – подчистую!» «Нет, один, по-моему, еще дышит…» «Кто же так кричал?» (И пр. и пр.)
Куча санитаров (толстых, с носилками): Сколько я помню, никогда такого урожая не случалось.
Начинается вынос трупов, поочередно. Конец финала второй симфонии Сибелиуса.
Боренька: Наташа, где твои ключи?!
Натали (ополоумев, даже не плачет): Ой, не знаю… Ничего не знаю…
Одна из медсестер: А Колю-то, Колю зачем понесли? Он ведь будто немножко дышит…
Ранинсон (язвительно): Ничего! Тоже – в морг! Вскрытие покажет, имеем ли мы дело с клинической смертью или клиническим слабоумием!..
Боренька (поддевая ногой раненую голову Гуревича): А с этим – что делать?
Ранинсон: Пронаблюдайте за ним. А я – к телефону. Трезвону сегодня не оберешься.
Боренька (за ноги втаскивает Гуревича в середину палаты. Слепцу и зрителю почти ничего не видно. Бореньке видно все): Ну, как поживаем, гнида?.. Тоскуем по крематорию?.. Вонючее ваше племя!.. (Серия ударов в бок или в голову тяжелым ботинком.) Мало вам было крематориев!.. Всех ведь опоил, сссрань еврейская. Всех!
Гуревич (хрипло): Я же – ничего не знал… (Еще удар.) Я же слепой… Я ничего не вижу… (Удар.)
Натали (из полутьмы): Что же теперь будет-то? Что же теперь будет-то? Мама!.. (Толчкообразно всхлипывает. Плачет, как девочка.)
Боренька (при каждой его реплике Сибелиус на время отступает, и вторгается музыка, которая, если переложить ее на язык обоняния, – отдает протухшей поросятиной, псиной и паленой шерстью): Ослеп, говоришь? сссучье вымя!.. раньше ты жил как в Раю: кто в морду влепит – все видать. А теперь – хуй чего увидишь! (Влепляет еще, потом опять в голову.)
Натали (истерично): Борька! Переста-ань! Перестань! Ведь это с ума сойти!.. Переста-а-ань же! (Закатывается в клокочущих рыданиях.)
Боренька (со все возрастающим остервенением):
Откройте для себя мир чтения на siteknig.com - месте, где каждая книга оживает прямо в браузере. Здесь вас уже ждёт произведение «Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев, относящееся к жанру Разное / Контркультура / Советская классическая проза. Никаких регистраций, никаких преград - только вы и история, доступная в полном формате. Наш литературный портал создан для тех, кто любит комфорт: хотите читать с телефона - пожалуйста; предпочитаете ноутбук - идеально! Все книги открываются моментально и представлены полностью, без сокращений и скрытых страниц. Каталог жанров поможет вам быстро найти что-то по настроению: увлекательный роман, динамичное фэнтези, глубокую классику или лёгкое чтение перед сном. Мы ежедневно расширяем библиотеку, добавляя новые произведения, чтобы вам всегда было что открыть "на потом". Сегодня на siteknig.com доступно более 200000 книг - и каждая готова стать вашей новой любимой. Просто выбирайте, открывайте и наслаждайтесь чтением там, где вам удобно.
